воскресенье, 19 ноября 2017 г.

Новый взгляд на Остин

Alice_im_Wunderland
Крик из загородного поместья
Lionsgate
Источник: Lionsgate. Кадр из фильма "Гордость и предубеждение и зомби"
Автор: Микаэла Клементс (Mikaella Clements)
Существует городская легенда о том, как Шарлотта Бронтеразоблачила Джейн Остин . Ее распространяют кафедры английского языка: «Джейн Остин изображает очень красивый сад», – говорят, именно это заметила Бронте. – «Выйдите за ворота, и мы покажем вам реальный мир».
История не совсем достоверная. Она основана на замечаниях, которые высказала писательница в письме к литературному критику Дж. Г. Льюису. Они столь же недоброжелательны, но, пожалуй, не такие претенциозные. Бронте пишет о «тщательно огороженном, безупречно ухоженном саде» в произведениях Джейн Остин, противопоставляя его «чистому воздуху … открытой местности», к которым стремится она сама. Что касается критики Остин, в суждениях Бронте все же есть доля правды. Несмотря на славу и признание Остин в высших кругах, многим она казалась манерной, консервативной писательницей, которую интересовали гостиные и отступления от правил хорошего тона. В романах Джейн Остин случаются неприятности, а угрозы действительно реальны – Лидия чуть себя не погубила, Марианна пренебрегла собственной репутацией, − но ситуации, в которые попадают героини, со стороны не кажутся безнадежными. Тонкий юмор Остин, ее колкие диалоги, позволяющие смеяться надо всеми, и, прежде всего, ее неизменная любовь к счастливому финалу, дают нам возможность не волноваться о том, что на самом деле происходит за воротами сада.
Но значит ли это, что в безукоризненно ухоженном саде Джейн Остин, в ее сдержанно роскошном загородном поместье нечего бояться? Мне интересно, какие комнаты в этом доме, что скрывается за закрытыми дверями и какие тени отбрасывают герои Остин. В прелестном, незатейливом счастье Эммы , в полюбившейся оригинальности Гордости и предубеждения в жизни героев повсюду чувствуется скрытое беспокойство.
Глубоко внутри жизнеутверждающей социальной критики Остин находится источник пронизывающего страха. Того страха, который предвосхищает современный жанр ужасов и связанные с ним мотивы. Нет надобности выходить за ворота − крик доносится из дома.
Разговоры о новой адаптации «Гордости и предубеждения» вызвали у поклонников вздохи и усмешки, а их реакцию можно без труда выразить словами: еще одна? Но продюсеры фильма, известные работой над сериалом BBC «Полдарк», − вдумчивой драмой о британском солдате, возвращающемся домой после Войны за независимость США, − сообщили о том, что эта адаптация будет «более мрачной». Она должна показать темные стороны гения Джейн Остин – блестящего, да, но есть в этом блеске и что-то зловещее.
А в «Гордости и предубеждении» есть, что показать. По-моему, это всегда был в той же мере роман о деньгах и славе, сколько и о любви. Вероятно, правильнее сказать, что «Гордость и предубеждение» − роман о страстном желании. Не случайно слово, которое мистер Дарси чаще всего использует по отношению к Элизабет Беннет, не «любовь», а «опасность». В нем есть чувство страха, боязни последствий: страстное желание, особенно если оно предосудительно, может привести к краху – и приводит, когда Лидия бежит с мистером Уикхемом.
Не является совпадением и то, что экранизация «Гордость и предубеждение» с удачным дополнением «и зомби»положила начало моде на переосмысление классических произведений путем добавления ярко выраженной «ужасной» составляющей. Высказываясь по поводу статьи 2009 года в New York Times, профессор Бред Пасанек отметил:
Персонажи… так часто окружены теми, кто не являются в полной мере людьми, поскольку они как машины, которые снова и снова повторяют одно и то же. Все эти герои, переходящие из сцены в сцену, всегда приводят в смятение основных действующих лиц. Это многолюдный, но неестественный пейзаж. Что не так с этими людьми? Они не танцуют, а двигаются рывками. О, они такими созданы!
Забавно представлять Элизабет Беннет сражающейся с зомби, но, как и профессору Пасанеку, мне не кажется, что нам нужно обращаться к осовремененным версиям произведений Джейн Остин, чтобы найти в них черты ужаса.
Существует совершенно другой тип монстров, прячущийся в жизнерадостной, почти легкомысленной, неизвестно чем захватывающей «Эмме», истории о девушке на выданье, которая обожает сватать других, а сама остается дома со своим нуждающимся в уходе отцом. К мистеру Вудхаусу Эмма и другие персонажи относятся так, как будто он является обожаемой рохлей с расстроенными нервами, человеком, с которым нужно нянчиться и за которым нужно присматривать, обращаясь уважительно и беспрекословно любя. Несложно идти по пути симпатий героев и незлобивого комизма, но если вы откажитесь от такого подхода, мистер Вудхаус неожиданно станет гротескной фигурой.
При помощи тысячи мелочей на протяжении романа он постепенно создает гнетущую, безвыходную атмосферу, загоняя в западню своего тщательно контролируемого дома Эмму, потом мистера Найтли и самого читателя. «Эта нежность души снискала всеобщую любовь моему дорогому батюшке», − размышляет Эмма, но мистер Вудхаус привлекает окружающих вовсе не душевными качествами. Он не обладает сверхъестественными свойствами, но в нем все равно есть что-то от вампира, который «влюблен в каждое тело, к которому привык, и не выносит мысли о расставании с ним». Мистера Вудхауса отличает надоедливая, паразитическая необходимость держать людей рядом с собой. Он – это уродливое создание в углу, высасывающее жизненную силу других, только чтобы продлить собственное существование.
В течение романа мистер Вудхаус беспокоится о свадьбах, браках, еде, оставленных открытыми окнах, дожде, снеге, сквозняках, сырости, лошадях, кучерах, экипажах, гостиницах, слишком большом числе посетителей, слишком маленьком числе посетителей, слишком долгих прогулках, недостаточно долгих прогулках. И это лишь неполный список. Что начинается как забавная причуда, постепенно приобретает удушающий эффект; мистер Вудхаус не позволяет своим гостям наесться досыта, отчаянно желает заставить всех выбрать овсяную кашку, и даже Эмма, оставляя гостей на попечении своего отца, «заказала обильный обед, но только не чувствовала уверенности в том, что гостям дали им насладиться». Его потребность в любви и внимании всеобъемлюща, но он морит голодом себя и приглашенных. Недавно перечитывая роман, я могла только шипеть «Я тебя ненавижу», когда бы он ни появлялся, и испытывала отвращение, как будто мне попалось что-то тухлое.
Хуже всего то, что от мистера Вудхауса не спастись: единственный вариант хэппи-энда для Эммы и мистера Найтли – согласиться жить с ним вместе в Хартфилде. Сложно представить непреклонного, спокойного и уверенного мистера Найтли, прогибающегося под давлением мистера Вудхауса; но мистер Вудхаус уже смог полностью подчинить себе веселую, упрямую Эмму. Вот отрицательный герой, который всегда добьется своего, – подсказывает роман. Потому что никто не готов признать в нем злодея.
Героиня Мэнсфилд-парка » Фанни Прайс, которую читатели часто недооценивают, наоборот, кажется окруженной злодеями со всех сторон. Выросшая в богатой семье как бедная родственница, под градом издевательств, приниженная и подвергаемая нападкам, в конце концов Фанни торжествует только благодаря случаю, по мере того как окружающие медленно начинают осознавать ценность ее кротости и ее смиренное христианское благочестие. Такую героиню непросто любить; она не так умна, как Элизабет Беннет, и не так забавна, как Эмма. Долгое время чтение романа о Фанни было испытанием для моего терпения и упорства. Но Джейн Остин уже описала сдержанную, терпеливую, добродетельную и все же любимую героиню – Элинор Дэшвуд из Чувства и чувствительности , которая покорна, но тверда, порядочна, но прислушивается к собственному сердцу. Насколько мне известно, в романе нет серьезных происков против Элинор. Но Фанни читатели ненавидят: из-за ее повиновения и безволия. Годами я ее оправдывала, несмотря на неуютное чувство, которое возникало каждый раз при перечитывании романа. Но почему мы на самом деле ненавидим Фанни Прайс? Что с ней не так?
«Мэнсфилд-парк» − более мрачный, тревожный роман, чем остальные сочинения Остин – критик Пэм Перкинс называет его «гадким утенком» писательницы. Его довольно легко воспринимать как готический роман: невинная героиня, окруженная опасными социальными силами, в гнетущей патриархальной атмосфере. Но Остин не слишком интересует готика. Ее незлобная сатира Нортенгерское аббатство показывает, что писательницу слишком забавляют композиционные и стилистические приемы этого жанра, чтобы она принимала их всерьез. В интерпретации Остин зловещие помещения и отрицательные герои готической литературы слишком мелодраматичны, чтобы быть пугающими.
Если уж Остин хочет напугать, она действует совершенно иначе. Ужасное в ее произведениях создается через нагнетание тревожной неопределенности и постоянной неловкости, как в случае с мистером Вудхаусом, который и не кажется злым, пока писательница снова и снова не описывает ужасные проявления его характера, делая их невыносимыми. Более, чем кто-либо другой из авторов XVIII века, Джейн Остин была чувствительна к незначительным повседневным проявлениям враждебности: ее романы следуют по пути мучительного беспокойства, которое возникает снова и снова, пока постоянное раздражение не станет отвращением, а затем страхом.
И в смирении Фанни Прайс есть своя жуткая сущность. Окруженная проявлениями патриархального насилия и угнетения, Фанни Прайс выигрывает, не прилагая усилий, не стараясь изменить чье-либо мнение. Ей удается одержать победу, страдая, придерживаясь категоричных правил и жестких рамок игры Бертрамов. Она позволяет ужасно с собой обращаться, пока не выдержит достаточное количество испытаний, чтобы стать достойной Эдмунда. Она находится в полном подчинении, играя по установленным ими правилам. Но это не означает, что она уклоняется от участия в игре.
Еще хуже то, что у нее есть возможность вырваться. Генри Кроуфорд – один из наиболее неоднозначных мужских персонажей Остин, ему решительно недостает честного сердца, как у других героев писательницы, но в нем нет расчетливой жестокости повесы Уикхема. Когда он преследует Фанни, предлагая ей вкусить удовольствий внешнего мира, она прогоняет его. Ее счастливый конец − выраженный в браке с Эдмундом Бертрамом – заключается в принятии тех могущественных структур, которые лишили ее свободы.
Мария Бертрам, очутившись в том месте, которое должно было стать садом наслаждений, признает, что оказалась в ловушке: «Да, действительно, солнце светит, шелестит листва, что еще нужно для полного счастья? Но, увы, эти неприступные ворота и старая ограда заставляют меня призадуматься. И я чувствую себя, как птичка, запертая в клетке… Как долго мистер Рашуорт не несет ключ!»
Она не может вырваться. А Фанни Прайс этого и не хочет. Когда ворота романа закрываются, она остается за ними, как и мы.

воскресенье, 12 ноября 2017 г.

О противоречиях Акунина

И пока западник Акунин в своих пламенных речах отстаивал идеалы свободы, в романе почвенника Брусникина (стартовый тираж – 70 тысяч экземпляров) читателю прозрачно намекали на другое: мол, те "свободы" проплачены подлым Западом и выгодны Западу же. Согласно сюжету, антигерой "Беллоны" космополит по фамилии Бланк, борец с тиранией в "немытой стране рабов, стране господ" ради грядущей демократии в России без колебаний идет на сотрудничество с иностранной разведкой, обрекая на гибель тысячи соотечественников…
Всё это определенно выходит за рамки литературной игры или чисто коммерческого проекта и более всего смахивает на клиническую историю, некогда описанную Робертом Льюисом Стивенсоном. Кстати, в наших условиях данный феномен опасен для жизни. Когда Джекил-Акунин идет на Болотную, а Хайд-Брусникин лезет на Поклонную, Григория Чхартишвили может просто разорвать пополам.

Роман Арбитман "Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать"

Борис Акунин – даровитый беллетрист и умный коммерсант. Еще на рубеже веков он оседлал волну ностальгии по "России-которую-мы-потеряли" и вдохнул жизнь в жанр ретро-детектива. У ностальгии оказались недурной коммерческий потенциал: гениальный сыщик Фандорин, сложносочиненный гибрид Шерлока Холмса, Джеймса Бонда и Алеши Карамазова, за пару лет доказал свою финансовую перспективу. Потребитель серийных книг издательства "Захаров" получал в одной упаковке не только экшен и сыск, но и сверхкраткий – на уровне анекдота – курс истории империи. Плюс порцию Брокгауза – Ефрона, полпорции мелодрамы и достоевскую "слезинку ребенка" в качестве бонуса.
Герой первого романа "Азазель" являлся в образе наивного юнца, не нюхавшего дедукции, и в каждой следующей книге матерел, оттачивая сыщицкое мастерство. Сперва Акунин пополнял фандориану стахановскими темпами, но вовремя опомнился. Во-первых, стало ясно, что с эдакой скоростью передвижения во времени героя можно быстро довести до пенсии. Во-вторых, в больших дозах даже денди и душка Фандорин мог примелькаться и поднадоесть читателю. Потому-то автор посадил фандоринолюбов на голодный паек и переключился на параллельные проекты.
Специально для "ОЛМЫ-пресс" был запущен цикл "Приключения магистра" о предках и современных потомках Фандорина, а для АСТ автор сконструировал из подручного историко-литературного материала сыщицу-монахиню Пелагию – спортсменку, богомолку и просто красавицу. Увы, Пелагии, заплутавшей между детективом и мистикой, хватило всего на три романа. Так же быстро завял и амбициозный проект "Жанры", в ходе которого Акунин намеревался убедить публику в своем одинаковом умении воспарять к небесам, опускаться в пучину и вышивать крестиком. Пришлось писателю делать то, к чему его давно подталкивали книгопродавцы: мастерить Фандорина-light.
Именно в этом качестве и появился на свет шпионо-борец Алексей Романов, герой цикла "Смерть на брудершафт". Дабы расположить читателя к свежеиспеченному персонажу, автор заострил сходство прежнего и нового сыщиков. Оба существуют примерно в одних исторических реалиях; оба занимаются своим делом не корысти ради, а токмо волею пославших их царя-отечества; оба терпеть не могут революционеров – либо немытых фанатиков или идиотов, либо платных агентов султана, микадо или кайзера.
Роман Арбитман "Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать"
https://profilib.com/chtenie/16353/roman-arbitman-antiputevoditel-po-sovremennoy-literature-99-knig-kotorye-ne-nado-chitat-2.php

воскресенье, 5 ноября 2017 г.

Андрей Дмитриев "Крестьянин и тинейджер"

Как всё-таки быстро несется время. Автор четыре года писал роман, а за это время происходили тектонические изменения, которые не успевали отразиться в книге, оттого и странно порой было читать, нащупывая - это первые годы нулевых или уже десятые. Девяностые вполне узнаваемы, но вот современная деревня скорее похожа на миф о ней, чем на реальную действительность. Я благодарна автору за образ Татьяны. Страшно раздражала она меня, страшно, и как хорошо, что такое очевидное и - частое! - объяснение её характера было дано. Этакая Кукшина нашего времени. Даже хуже. Кукшина хоть представляется последовательницей Базарова. Стиль мягкий, затягивающий, временами упоительный...

Иэн Макьюэн "Дитя во времени"

Медленное чтение
Читала в два подхода в течение нескольких лет... В эту книгу надо погружаться, просто так по 3-4 страницы в день ее не осилить. Помню, что больше всего потрясали эпиграфы "из официальных документов Великобритании". Только дочитав книгу (при втором подходе), поняла, что автор меня развел )))). Самые сильные места для меня - описание пропажи девочки и эпизод, где решался вопрос о существовании Стивена, главного героя.

О книгах Франсуазы Саган

Поэзия грусти
Удивительно: мне всегда были чужды главные героини Саган, и в первую очередь, своим болезненным ощущением скуки как мерила всего ( я, честно говоря, просто не знаю, что это такое) , своей закрытостью и холодностью. Смутной улыбкой, капелькой солнца в холодной воде в из жизнь входит любовь, страсть... и уходит... довольно быстро. Однако трудно найти автора, кто так точно и болезненно может описать любовь/страсть как болезнь, так детально описать ощущения в этом состоянии. И так поэтично. Экзистенциальная грусть разлита по страницам ее книг, щемящая печаль о несовершенстве мира и каждого из нас...

Стивен Кинг 11/22/63

Люди созданы для того, чтобы оглядываться (С.Кинг)
Кинг воплотил тайную мечту каждого человека: вернуться в прошлое, чтобы исправить хотя бы одно событие. Вернуться в прошлое получается у героя на раз, просто открой дверь в подсобку, теперь надо постараться всё исправить... Что из этого получится? Вот интрига, которая держит читателя в напряжении. Кажется, если герой сможет, и в твоей жизни развяжется какой-то гордиев узел. В качестве бонуса - Америка 50-х-60-х, любовь, школа, межличностные проблемы, Харви Ли Освальд и Мария. Читается на одном дыхании, оторваться невозможно.

О финалах рассказов Трумана Капоте

Это не мои истории. Это не то, что меня трогает. Сердце молчит. 
Но разум сопротивляется, он пытается найти хоть что-то.
И тогда родилось предположение: каждый рассказ - некий квест, а ключом к его пониманию служит финал (последнее предложение, последний абзац)

"Такие холодные стены"

Новая сказка о Ламии
Героиня - настоящая Ламия, живущая в холодном хрустальном мире, в комнате со стенами, выкрашенными в холодный цвет. Красивая, с чересчур темной губной помадой. Скучающая хищница, получающая удовольствие от унижения мужчин. Но в финале автор дает нам сигнал сочувствовать главной героине: она остается ночевать в комнате матери, где "стены были такого теплого, нежно-розового цвета".

"Шуба из настоящей норки"Действительность хуже, чем наши мысли о ней
Две подруги встречаются через много лет разлуки. Одна, оставшаяся на родине, всю жизнь живущая в достатке, много лет завидовала другой: ведь в её жизни были настоящие приключения, она эмигрировала во Францию, она видела оккупантов! С придыханием она рассказывала окружающим о своей смелой подруге. И вот неожиданно та приезжает и готова встретиться...

Финал для меня такой: никогда, никогда они не были близки и не будут...

1944 — The Shape of Things (Положение вещей)

Между людьми, прошедшими войну и не видевшими её никогда, лежит огромная пропасть. Холеная американка и капрал, возвращающийся со Второй мировой встретились в вагоне-ресторане. У него тяжелые приступы (последствия ранения), она - вся из мира покоя - не может даже есть в его присутствии. Капрал, уязвленный, резко встает и уходит в свою нелегкую жизнь, которую так изменил недуг.  Женщина платит за его кофе. - последнее предложение, символизирующее для меня как неизбежность платы за свой мир и покой, так и неоплатность этого долга перед воевавшими. Вспоминается Твардовский: "Я знаю, никакой моей вины..."


среда, 1 ноября 2017 г.

Гарольд Блум Западный канон

Необходимо познакомиться с книгой, но цена кусается...

«Западный канон» — самая известная и, наверное, самая полемическая книга Гарольда Блума (р. 1930), Стерлингского профессора Йельского университета, знаменитого американского критика и литературоведа. Блум страстно защищает автономность эстетической ценности и необходимость канона перед лицом «Школы ресентимента» — тех культурных тенденций, которые со времен первой публикации книги (1994) стали практически непререкаемыми. Развивая сформулированные в других своих книгах концепции «страха влияния» и «творческого искажения», Блум рассказывает о двадцати шести главных авторах Западного мира (от Данте до Толстого, от Гёте до Беккета, от Дикинсон до Неруды), а в самый центр канона помещает Шекспира, который, как полагает исследователь, во многом нас всех создал.
https://www.livelib.ru/book/1002657935-zapadnyj-kanon-knigi-i-shkola-vseh-vremen-garold-blum?utm_source=livelib&utm_campaign=suggestions&utm_medium=hit

Профессор Йельского университета (США) Гарольд Блум — заметная фигура в мировом литературном процессе.
Его труд "Западный канон" называют гуманитарным прорывом прошлого. Если человек не может охватить и держать в памяти все, что изобрело человечество в области духа, он должен быть по крайней мере знаком с самым величественным, что было создано за все это время. Г. Блум определяет свой список, начиная от Данте, а завершает Беккетом. «Я пытался представить национальные каноны сквозь призму творчества их центральных авторов: Чосера, Шекспира, Мильтона, Вордсворта, Диккенса в Англии, Монтеня и Мольера во Франции, Данте в Италии, Сервантеса в Испании, Толстого в России, Гете в Германии, Борхеса и Неруды в Испанской Америке, Уитмена и Дикинсона в США».
В основу отбора текстов положен эстетичный критерий, а не социально-исторические контексты. По мнению Гарольда Блума, литература не служит плацдармом для трансляции политических или социальных идей, не призвана заботиться о классовом или гендерном равенстве. Значение имеет только эстетика — мощность письма, свежесть и сила впечатления. Поэт или писатель обречен бросить вызов своим предшественникам и неминуемо сойдется с ними в стычке, победителю которой достанется высшая награда — бессмертие. Литература — это всегда битва за место в Каноне, жесткая конкуренция за право остаться в памяти поколений.
1. Теократическая эпоха (2000 лет до н.э.-1321). закончено
2. Аристократическая эпоха (1321-1832). закончено
3. Демократическая эпоха (1832-1900). закончено
4. Хаотическая эпоха (XX век). в процессе
P.S. Могла некоторые книги пропустить//

Теократическая эпоха: "Поскольку в литературный канон, изложенный здесь, я включаю только те религиозные, философские, исторические, научные сочинения, которые сами по себе представляют большой эстетический интерес, я хотел бы думать, что из всех книг, которые находятся в этом списке первыми, читатель обычно знаком с Библией, Гомером, Платоном, афинскими драматургами и Вергилием, важнейшим трудом Кораном. Я включил некоторые санскритские работы, священные и основные литературные тексты из-за их влияния на западный канон".
Аристократическая эпоха: "В этом и в остальных списках я иногда не упоминаю отдельные произведения канонических мастеров, но в других случаях я стараюсь привлечь внимание к авторам и книгам, которые я считаю каноническими, но несправедливо забытыми".
Демократическая эпоха: "Я располагаю Демократическую эпоху в послегётевской части девятнадцатого века, когда отставшие литературы Италии и Испании дали возможность возвыситься Англии с ее возрождением, и в меньшей степени Франции и Германии. Это также и эпоха, когда возникает мощь как российской, так и американской литературы".
Хаотическая эпоха: "Я не так уверен в этом списке, как в первых трёх. Культурные пророчества всегда дурацкое дело. 
Не все эти произведения станут каноническими; литературная перенаселенность представляет опасность для многих из них. Но я стараюсь ни исключать, ни класть в основу культурные явления одного какого-либо направления".

пятница, 20 октября 2017 г.

А Блок Сегодня в ночь одной тропою...

Сегодня в ночь одной тропою
Тенями грустными прошли
Определенные судьбою
Для разных полюсов земли.
И разошлись в часы рассвета,
И каждый молча сохранял
Другому чуждого завета
Отвека розный идеал...
В тенях сплетенные случайно
С листами чуждые листы -
Всё за лучом стремятся тайно
Принять привычные черты.

суббота, 14 октября 2017 г.

О точке с запятой

Лев Данилкин написал книгу о Ленине, но обсуждалась она вчера в интернетах совсем не в связи с героем повествования. Речь шла о точке с запятой, которой якобы злоупотребляет Данилкин - блестящий стилист, тут сомнений ноль. В Википедии есть статья об этом чудном знаке, искренне любимом и мной. Вроде бы точку ставить не хочется, но и запятая ни при чем. Еще для меня точка с запятой чистейший маркер письменного текста, хочешь подчеркнуть, что пишешь "письмом" - смело ставь точку с запятой.
Насчет Данилкина высказывания были такие:
Сергей Оробий: ""В книге Льва Данилкина про Ленина точка с запятой встречается 3 505 раз. Странный и, в сущности, ненужный знак. Его всегда можно заменить точкой, и предложение станет лаконичнее, а текст – удобным глазу. Точка с запятой коварна: обещая автору передышку на середине, она заставляет еще и еще длить фразу, пока та не заканчивается смысловым инсультом".
На что Юзефович ему отвечает: "Удивительное для филолога непонимание смысла этого очень важного в non-fiction, а часто и незаменимого знака. Он призван маркировать вовсе не механическую паузу внутри предложения, а переход к иному тону речи при рассказе вроде бы о том же самом, но все-таки не совсем о том. Точка с запятой позволяет мягко менять интонацию фразы, не обрывая ее грубым стакатто, и устанавливает иерархию частей, тогда как разделенные точкой предложения претендуют на равноценность. Есть лишь одно ограничение: этот деликатный знак не стоит использовать людям с плохо развитым чувством ритма. Про Льва Данилкина этого никак не скажешь."
Марина Головинская,https://horoshiy-text.ru/talks/6/51/1991?utm_medium=email&utm_content=email_subscribe                                      октябрь 2017

Вадим Шефнер Забывают

ВАДИМ ШЕФНЕР
* * *
Забывают, забывают —
Будто сваи забивают,
Чтобы строить новый дом.
О великом и о малом,
О любви, что миновала,
О тебе, о добром малом,
Забывают день за днем.
Забывают неумело
Скрип уключин ночью белой,
Вместе встреченный рассвет.
За делами, за вещами
Забывают, не прощая,
Все обиды прошлых лет.
Забывают торопливо,
Будто прыгают с обрыва
Иль накладывают жгут...
Забывают, забывают —
Будто клады зарывают,
Забывают —
как сгорают,
Забывают —
будто жгут.
Забывают кротко, нежно,
Обстоятельно, прилежно,
Без надсады и тоски.
Год за годом забывают —
Тихо-тихо обрывают
У ромашки лепестки.
Не печалься, друг сердечный:
Цепь забвенья — бесконечна,
Ты не первое звено.
Ты ведь тоже забываешь,
Забываешь, забываешь —
Будто якорь опускаешь
На таинственное дно.
-- 
1974

"Му-му" Грымова

Час настал. Я посмотрела этот фильм! Хотя помню ещё его рекламу (по-нынешнем трейлер). По рекламе мне казалось, что это что-то запредельно артхаусное (правда, в те годы я этого слова тоже не знала). Посмотрела всё, до встречи с собакой. Не могу дальше. По той же причине не видела "Хатико" и "Белого Бима..." Однако то, что видела, - замечательно. Скучающая депрессующая барыня, своеобразная компаньонка рядом... История влечения барыни к Герасиму. Одно но: у Тургенева Герасим трагически одинок. Татьяна его боится, дворня чурается. А здесь он человек очень даже социальный...

https://my.mail.ru/mail/maxmotives49/video/3079/3957.html?from=videoplayer

Интересные находки

18 гениальных хитростей, способных упростить жизнь любой девушке

О старшей дочери Пушкина

http://okaysi.ru/znaete-kto-eta-zhenshhina-na-fotografii/?utm_source=fb-mypage&utm_medium=fb-mypage-znaete-kto-eta-zhenshhina-na-fotografii&utm_campaign=fb-mypage-znaete-kto-eta-zhenshhina-na-fotografii

Саша Чёрный

Это, пожалуй, одно из самых вдохновляющих и ободряющих стихотворений в творчестве Саши Чёрного. Поделитесь им с теми, кто, кажется, уже готов сдаться и опустить руки. 

Больному

Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость мелодий и книг.
Если нет — то ведь были, ведь были на свете
И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ...

Есть незримое творчество в каждом мгновеньи -
В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.
Будь творцом! Созидай золотые мгновенья.
В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз...

Бесконечно позорно в припадке печали
Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.
Разве Новые Встречи уже отсияли?
Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа
(Улыбнись, улыбнись на сравненье моё!),
Этот чёрный румянец — налёт от дренажа,
Это Муза меня подняла на копьё.

Подожди! Я сживусь со своим новосельем -
Как весенний скворец запою на копье!
Оглушу твои уши цыганским весельем!
Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных...
Оставайся! Лишь в них оправданье земли.
Адресов я не знаю — ищи неизвестных,
Как и ты, неподвижно лежащих в пыли.

Если лучшие будут бросаться в пролёты,
Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!
Полюби безотчётную радость полёта...
Разверни свою душу до полных границ.

Будь женой или мужем, сестрой или братом,
Акушеркой, художником, нянькой, врачом,
Отдавай — и, дрожа, не тянись за возвратом.
Все сердца открываются этим ключом.

Есть ещё острова одиночества мысли.
Будь умён и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над тёмной водою нависли -
Можешь думать... и камешки в воду бросать...

А вопросы... Вопросы не знают ответа -
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.

Саша Чёрный, 1910

Саша Чёрный Мой роман

Кто любит прачку, кто любит маркизу,
У каждого свой дурман,
А я люблю консьержкину Лизу,
У нас — осенний роман.

Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой,-
Смешна любовь напоказ!
Но все ж тайком от матери строгой
Она прибегает не раз.

Свою мандолину снимаю со стенки,
Кручу залихватски ус...
Я отдал ей все: портрет Короленки
И нитку зеленых бус.

Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
Грызем соленый миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
Нас греет русская шаль.

А Лизин кот, прокравшись за нею,
Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
Садится пред нами на стол.

Каминный кактус к нам тянет колючки,
И чайник ворчит, как шмель...
У Лизы чудесные теплые ручки
И в каждом глазу — газель.

Для нас уже нет двадцатого века,
И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
Грызущие тихо миндаль.

Но вот в передней скрипят половицы,
Раскрылась створка дверей...
И Лиза уходит, потупив ресницы,
За матерью строгой своей.

На старом столе перевернуты книги,
Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
И стул опрокинут в углу.

Для ясности, после ее ухода,
Я все-таки должен сказать,
Что Лизе — три с половиною года...
Зачем нам правду скрывать?
1927
Саша Чёрный